Весна сорок третьего наступала неохотно. Дули северные ветры, временами выпадал снег. Настроение — подстать хмурой погоде. Мы тяжело переживали оставление Харькова, угнетала и неясность перспективы. 3-я танковая была выведена из подчинения Воронежского и включена в состав Юго-Западного фронта. Тщательно продумав и всесторонне взвесив все соображения и мотивы, мы отправили командующему бронетанковыми и механизированными войсками Я. Н. Федоренко и начальнику Генерального штаба А. М. Василевскому доклад, в котором просили войти в Верховное Главнокомандование с ходатайством о присоединении находящихся в резерве танковых корпусов к остальным штатным соединениям армии. Указали, что это даст возможность в будущем использовать армию как танковую, сохраняя и умножая сложившиеся традиции. Спустя несколько дней Рыбалко и меня вызвали в Москву.
...Генерал Федоренко встретил нас и, ни о чем не расспрашивая, сразу повез в Ставку. Вскоре мы были в Кремле. Сталин принял без промедления. Состоявшаяся беседа отчетливо запечатлелась в моей памяти. Обращаясь к Рыбалко, Сталин сказал:
— Вы просите Верховное Главнокомандование восстановить танковую армию. Вы правы. Расформировывать ее нельзя. Товарищ Рыбалко, доложите, в каком состоянии танковые войска и приданные на усиление стрелковые дивизии. Похаживая по кабинету, Сталин внимательно слушал.
— ...Несмотря на потери в танках и людях, Военному совету удалось сохранить боеготовность 3-й танковой армии за счет некоторых танковых бригад и приданных частей. Танковые корпуса личным составом укомплектованы, недостает лишь сержантов и взводных командиров...
Тут Сталин остановился и удивленно спросил:
— Укомплектованы? Но ведь армия понесла потерн при наступлении и при выходе из боя. Откуда же у вас
люди?
— Выручили из плена, а некоторые пришли к нам с освобожденной территории,— ответил Рыбалко.
Сталин молча прошелся по кабинету, видимо, обдумывая этот ответ. Потом обратился к Федоренко:
— Третью танковую надо восстановить. Только вместо стрелковых дивизий организационно ввести в ее состав механизированный корпус...
— Товарищ Сталин,— обратился к нему в свою очередь Федоренко.— Нужно вернуть армии ранее входившие в ее состав 12-й и 15-й танковые корпуса и автотранспорт, принадлежавший ей по штату, а также включить 2-й механизированный корпус генерала Корчагина и 91-ю отдельную танковую бригаду из резерва Ставки.
Сталин немного подумал и ответил:
— Согласен.— И тут же спросил: — Когда мы можем укомплектовать армию Рыбалко танками и взводными командирами?
— Имеющиеся у нас танки занаряжены в отдельные танковые корпуса...
Сталин жестом остановил Якова Николаевича и распорядился:
— В первую очередь отправьте эти машины в армию Рыбалко.
Федоренко попросил также разрешить одному из танковых училищ досрочный выпуск курсантов с присвоением звания «лейтенант», после чего направить их в 3-ю танковую.
— Согласен, выполняйте,— ответил Сталин.
Затем подошел к столу, набил трубку табаком и сказал:
— Танкисты и механизированные стрелковые бригады 3-й танковой армии проявили в боях доблесть и мужество. Они вполне заслужили, чтобы армию преобразовать в гвардейскую.
Мы с Павлом Семеновичем переглянулись, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость. Рыбалко поблагодарил за высокую оценку заслуг 3-й танковой, а Федоренко попросил оставить за армией ее номер. Сталин согласился.
— Сколько понадобится времени, чтобы сколотить штаб и обучить личный состав? — обернулся он к Рыбалко.
— Не менее месяца, товарищ Сталин.
— Мало,— подумав, возразил Сталин.— Ведь надо готовиться к серьезным боям. Гитлеровское командование предполагает этим летом срезать Курский выступ и уничтожить наши дивизии на Курской дуге. Для этого противник сосредоточивает крупную группировку, в том числе и танковые дивизии. Следовательно, наши танковые войска будут здесь основной ударной силой...
Мы заверили Сталина, что свою задачу выполним. Он пожал нам руки и, пожелав успеха, отпустил.
Уходили мы из Кремля в отличном настроении. Рыбалко шутил, смеялся, по всему было видно, что он чувствует прилив сил, а громадная ответственность, только что возложенная на него, ему явно по плечу.
У ворот нас ожидала машина Федоренко, и мы вместе с ним отправились в Главное автобронетанковое управление. Приехав, Павел Семенович попросил меня:
— Ты сходи пока в кадры, выясни, на какие контингента мы сейчас можем рассчитывать. А я ненадолго отлучусь по личным делам. Потом вместе походим по отделам...

Я знал, по каким «личным делам» он отлучится. Невеселые это были дела. И занимался он ими всякий раз, оказавшись в Москве. Еще летом прошлого года жена Рыбалко Надежда Давыдовна получила извещение: «Ваш сын пропал без вести». Случилось это в майские дни сорок второго, когда части Красной Армии, действующие на харьковском направлении, вынуждены были отступать под натиском гитлеровских полчищ. Вилен Рыбалко только что окончил танковое училище, получил звание лейтенанта и впервые участвовал в бою в качестве командира танка... Никогда не забуду выражения лица Павла Семеновича, когда он прочел письмо жены. Весь как-то сразу осунулся, почернел. Плотно сжал губы и долго-долго не мог вымолвить ни слова. Сидел ссутулившись, уставясь в одну точку невидящим взглядом, и машинально то подносил к глазам листок со зловещим сообщением, то снова опускал его на стол. Лишь через какое-то время сумел произнести:
— Не верю... Не могу поверить!. Буду искать!
И искал. Продолжал искать даже тогда, когда уже не оставалось никаких надежд. Куда он только ни обращался, кого только ни просил помочь, но все было тщетно. Сын исчез бесследно. К этим поискам, втайне от Павла Семеновича, подключился и я. Связался со многими причастными к воинскому учету организациями, обращался к своим друзьям и знакомым, и хоть очень нескоро, но все же удалось узнать, к сожалению, достаточно точно, что Вилен Рыбалко сгорел в танке в том первом и последнем для него бою. Сказать об этом убитому горем отцу я так никогда и не решился. Думаю, Павел Семенович и сам все давно понял, но незаживающая в сердце рана толкала его на все новые и новые поиски. Ничего нового он и в тот день не узнал. Через несколько минут отыскал меня в одном из отделов управления, и мы уже вместе решали все дальнейшие вопросы. И никто из тех, к кому обращался Павел Семенович, не смог бы догадаться, что генерал только что вновь пережил горечь утраты сына. Генерал Рыбалко умел владеть собой.

14 мая 1943 года, через два дня после возвращения в войска, мы получили директиву Ставки о преобразовании 3-й танковой армии в гвардейскую. Танковые корпуса и другие части армии выводились из состава Юго-Западного фронта в резерв Ставки на доукомплектование. Передислоцировались в уже знакомые места — в Кобылинские леса, что западнее районного городка Плавска. Сразу же лесную тишину нарушили стук топоров, визг пил и глухое шарканье рубанков — бойцы строили землянки, ставили палатки, сооружали парки для размещения техники, оборудовали полигоны и стрельбища. Личный состав трудился с охотой, обживая свой новый «дом», но как ни старался сделать его удобным и уютным, никому из солдат и офицеров задерживаться в нем не хотелось. Командиров, а особенно политработников, постоянно донимали вопросами, долго ли тут придется прохлаждаться, скоро ли снова в бой. «Старичкам» не терпелось расквитаться с врагом за Харьков, «новичкам» — за те злодеяния, которые фашисты совершили на советской земле. Правда, «прохлаждаться» не приходилось. Едва прибыв на место, подразделения включались в занятия по боевой и политической подготовке.
...Когда мы были в штабе бронетанковых и механизированных войск и выясняли, какими кадрами, боевой техникой и материальными средствами будут обеспечены наши соединения, Рыбалко встретил там командира 91-й отдельной танковой бригады полковника И. И. Якубовского. Я не прислушивался к их разговору—был занят решением какого-то вопроса, поэтому позднее спросил Павла Семеновича, что представляет собой бригада, которая должна войти в состав армии.
— Судя по тому, что доложил комбриг Якубовский, его бригада имеет довольно солидный боевой опыт,— ответил Павел Семенович.— Воевала в составе общевойсковых армий Юго-Западного фронта, потом на Сталинградском направлении в 4-й танковой. А вскоре прибывает к нам. Тогда познакомимся с ней поближе. Буквально через день-два после прибытия 91-й бригады в расположение наших войск Рыбалко выполнил свое намерение. В этой поездке нас сопровождало несколько штабных офицеров, среди них — прибывший накануне новый начальник оперативного отдела штаба армии полковник А. П. Еременко. Его перевели в 3-ю танковую с Ленинградского фронта, из 8-й общевойсковой армии. Я знал Александра Павловича еще по Ленинградскому военному округу. Человек весьма представительный — ростом и телосложением, как говорится, бог не обидел — Еременко легко сходился с людьми, и его у нас сразу полюбили. Товарищи незлобиво подшучивали над его двухметровым ростом, не так уж часто встречающимся среди танкистов. Добродушный, как большинство здоровяков, Александр Павлович не только не обижался на шутки, но и остроумно их парировал. В ту поездку Еременко впервые сопровождал командующего. Впоследствии в боевой обстановке Рыбалко постоянно брал его с собой. Павел Семенович не раз имел возможность убедиться, что этот смелый и хладнокровный офицер ни при каких обстоятельствах не струсит и не подведет в минуту опасности. Мы прибыли в бригаду около полуночи, и командующий приказал поднять ее по тревоге, совершить ночной марш, а затем выполнить боевую задачу. В течение ночи сопровождавшие командарма офицеры побывали во всех частях и проверили состояние боеготовности. Собранные ими сведения поступили к полковнику Еременко, который очень дельно, сжато и исчерпывающе доложил их командующему.
— Знающий офицер, вполне соответствует должности,— сказал мне тогда Рыбалко,— будет хорошим помощником.
К утру, выполнив задачу, бригада вернулась в свое расположение. Утром был проведен строевой смотр. Золотом майского солнца сияли медали «За оборону Сталинграда» на груди многих воинов. Обойдя строй, мы убедились, что ветеранов в бригаде не меньше, чем прибывших на пополнение новичков. И это позволяет, как отметил командующий, обращаясь к воинам, предъявить личному составу бригады более высокие требования. После окончания смотра нас окружил командный состав бригады. Вероятно, ожидали похвал, а Рыбалко высказал замечания. Лица командиров вытянулись: слишком уж неопровержимы были со всей строгостью перечисленные командующим просчеты и промахи. На конкретных примерах, называя номера частей и подразделений, говоря о том, как командиры действовали и как им действовать надлежало, командующий произвел не только критический разбор учения, но и вместе с тем поделился с офицерами собственным богатым опытом.
В заключение Павел Семенович сказал:
— Если вы меня правильно поняли, то свои недостатки исправите быстро, боевого опыта на это хватит.
Бригада Ивана Игнатьевича Якубовского быстро ликвидировала указанные командармом недостатки и вскоре не уступала другим соединениям. Через год мы выдвинули Якубовского на должность заместителя командира танкового корпуса.
После войны дважды Герой Советского Союза И. И. Якубовский прошел славный путь в наших Вооруженных Силах. Стал Маршалом Советского Союза, занимал высокий пост первого заместителя министра обороны СССР, командовал Объединенными Вооруженными Силами стран—участниц Варшавского Договора...
В последней декаде мая к нам прибыл генерал-полковник танковых войск Я. Н. Федоренко с группой офицеров для проверки укомплектованности танковых и мотострелковых бригад офицерским составом, материальной частью, танками, артиллерией, автотранспортом и личным оружием. Проверке подлежала также боевая и политическая учеба личного состава. Проверяя 12-й танковый корпус, который представляли комкор генерал М. И. Зинькович и заместитель по политчасти полковник П. С. Жуков, генерал Федоренко произвел личный опрос солдат и офицеров. Подойдя к мотоциклетной роте, он обнаружил прикрепленные к коляскам барабаны. Генерал в удивлении остановился и спросил у правофлангового солдата:
— Для чего это?
— Для паники, товарищ генерал-полковник! — бодро отрапортовал солдат.
— Кто это придумал?
— Мы все, а руководил наш политрук Кулемин, Федоренко поискал глазами по рядам, и тут же перед ним вытянулся и представился политрук Кулемин.
— Давно в армии? — спросил его генерал.
— Недавно, товарищ генерал-полковник! Призван из запаса.
Федоренко кивнул и выразительно посмотрел на побагровевших от смущения Зиньковича и Жукова. Опытный военачальник, он понял, что они ничего не знали об этих «барабанах для паники».
Закончив осмотр, генерал Федоренко собрал руководящий состав корпуса и приказал:
— Немедленно освободить мотоциклы от барабанов!— Посмотрел на комкора и предупредил: — Людей за проявленную инициативу не наказывать!
Рыбалко в это время был в 15-м танковом корпусе. Когда ему рассказали об этом эпизоде, он долго смеялся. Потом, посерьезнев, попросил проследить, чтобы командование корпуса тактично исправило ошибку.
— Это их вина,— подчеркнул Павел Семенович.— Мотоциклисты — молодцы, они думают над тем, как лучше использовать свои машины в бою. А старшие и опытные командиры должны были направить инициативу бойцов в более полезное русло.

... В конце мая к нам вернулся начальник связи армии полковник Петр Петрович Борисов. Он служил в 3-й танковой с 1942-го, но по просьбе П. Л. Романенко был переведен в 5-ю танковую и некоторое время работал там. Борисов — отличный специалист своего дела и очень хороший педагог. Обучая подчиненных, он добивался, Чтобы каждый твердо усвоил главное: всегда и везде, при любых обстоятельствах войска должны быть обеспечены бесперебойной связью. Не теряя времени, Петр Петрович организовал боевую учебу в войсках связи по довольно обширной тематике. В нее входили: радиосвязь, прокладка кабеля, постройка шестовой линии, работа на ключе и аппарате Бодо и многое другое. Это помогло ему вырастить в нашей армии кадры связистов широкого профиля. Свою требовательность к подчиненным Петр Петрович выражал не в жесткой форме приказа, а как бы подчеркивая, что верит в их сознательность и добросовестность. И надо отдать ему справедливость: во всех боевых операциях, в которых участвовала наша армия, даже в самой сложной обстановке, у нас была бесперебойная связь с войсками. Связисты изо всех сил старались оправдать доверие своего начальника. Их мастерство день ото дня росло, а то мужество и самоотверженность, которые они проявляли в боевой обстановке, заслуживали самой высокой оценки. Полковник Борисов пользовался большим уважением и авторитетом не только в армейских войсках связи, но и среди личного состава танковых и механизированных корпусов. Рыбалко любил Петра Петровича за его веселый, общительный характер, ценил за большую ответственность, с которой тот относился к обязанностям, и всегда с похвалой отзывался и о нем, и о связистах.
Как-то в начале июня Павел Семенович вернулся из 15-го танкового корпуса, где провел три дня, и пришел ко мне поделиться впечатлениями. Был поздний вечер, но зной еще не спал, в душном воздухе ощущалось приближение грозы. Мы обливались потом, то и дело вытирая лицо и шею влажными платками.
— Хорошо бы окатиться холодной водичкой,— мечтательно произнес Павел Семенович.
— За чем же дело стало? Сейчас распоряжусь,— поднялся было я, но Рыбалко остановил.
— Успеем. Давай прежде обсудим, все ли учли, назначая Рудкина комкором.
Предчувствуя серьезный разговор, я приготовился внимательно слушать.
— Помнишь, какой это был комбриг? — начал Павел Семенович.— Бригада всегда сражалась успешно на самых тяжелых участках... А как оборонял Тарановку? По нескольку раз в день водил войска в контратаки и отошел только после приказа. Тогда Рудкин был на высоте...
— А теперь?
— Не по плечу ему корпус...— Павел Семенович удрученно покачал головой.— И что удивительно: окончил Бронетанковую академию, грамотный боевой командир, а тут — не тянет...— он помолчал, потом спросил:—Но, может, я слишком придирчив?
— Рудкин недавно стал командиром корпуса,— напомнил я.— Ему бы надо помочь. Вот ты провел у него три дня, в чем была твоя помощь?
Павел Семенович коротко бросил: «Помогал, чем мог»,— и предложил:
— Давай завтра поедем к Рудкину. Посмотришь сам, в чем я не прав.
Выехали рано. Роса на траве еще не просохла, но безоблачное небо вновь сулило жару. Лесная дорога круто вела на косогор, и вскоре мы увидели копошившихся в глубоком овраге людей. Еременко, сидевший в машине командующего, присмотрелся и уверенно произнес:
— Бронебойщики занимаются. Рыбалко приказал повернуть к оврагу.
Пока кортеж машин размещался по краю оврага, оттуда, из глубины, поспешно взобрался по крутому склону немолодой, кряжистый капитан и, стряхнув с гимнастерки приставшие крючковатые плоды репейников, доложил:
— Подразделение истребителей танков отрабатывает задачу...
Командующий, не дослушав, распорядился:
— Продолжайте занятия!
Капитан, откозыряв, скользя и цепляясь за ветки кустарника, вернулся к бойцам. В овраге, на большом расстоянии друг от друга, стояли вышедшие из строя танки, и бронебойщики добивались меткости попаданий в их наиболее уязвимые места. Каждая неудача сопровождалась неодобрительным гулом голосов, после меткого выстрела слышался только голос командира, кратко объявлявшего положительную оценку. В стороне пыхтел тягач, не спеша перетаскивавший подбитый танк, по которому кто-то из бронебойщиков вел «огонь».
— Учатся стрелять по движущейся цели,— заметил Еременко.
— Все-то ты знаешь,— с неудовольствием отозвался Рыбалко.— А знаешь ли ты, что в бою вражеские танки будут двигаться в несколько раз быстрее и не обязательно в том же направлении? Так что этот, с позволения сказать, «меткий стрелок» вряд ли причинит им вред.
Мы приехали на танкодром, где рядом с ветеранами минувших сражений овладевали знаниями и навыками молодые, необстрелянные танкисты. Их легко было узнать по новому обмундированию и тщательно подогнанному снаряжению. На одном из танков, перевалившем через подъемы и спуски учебного поля, начала вращаться башня. Очевидно, командир машины приказал наводчику направить ствол орудия на цель. Но наводчик был явно неопытный. Танк бросало из стороны в сторону, а вместе с ним и длинноствольное орудие.
— Не владеет системой наводки этот танкист,— с досадой отметил Рыбалко,— не попасть ему в цель, никак не попасть... Учить и учить еще Рудкину своих танкистов, а времени-то в обрез!
Чувствовалось, что и другие экипажи еще не добились надлежащей слаженности, действия их были неуверенными.
К нам подошел заместитель командира корпуса по политчасти, и командующий приказал:
— Организуйте в перерыве беседы старых танкистов с новичками. Пусть поделятся опытом, помогут молодежи преодолеть скованность, подскажут, как лучше и скорее приобрести необходимые навыки. Но сделайте так, чтобы механики-водители беседовали с механиками-водителями, наводчики —с наводчиками... Понятно?
Совсем иное впечатление осталось у нас от учений саперов. Под руководством начинжа М. В. Онучина они наводили переправу на небольшой речушке, оборудовали броды. Рыбалко ненадолго остановил машину, посмотрел, поспешавшему к нам с докладом Онучину сказал: «Продолжайте, Михаил Васильевич, желаю успеха!» — и мы поехали дальше. Миновали стрельбище, где еще издалека увидели заместителя командующего армией генерал-майора К. Ф. Сулейкова с группой офицеров, потом проехали мимо полигона, на который въезжал в этот момент на артиллерийском тягаче генерал К. А. Мишнин с кем-то из корпусных офицеров-артиллеристов, и наконец свернули на дорогу к штабу корпуса.
— Вчера ты спрашивал, чем я помог Рудкину, помнишь? — обернулся Павел Семенович.
Я кивнул.
— Так вот, почти всех начальников служб я отправил в его корпус. И не отзову, пока не обеспечат нормальный ход боевой учебы. Сам провел с Рудкиным три дня неотступно — подсказывал, объяснял, поправлял... Ясно? — заключил он и отвернулся.
Да, видно не на шутку был обеспокоен Рыбалко положением дел в корпусе Рудкина. Думаю, и сам Филипп Никитич Рудкин, член партии с 1914 года, в то время уже прославленный командир-танкист, Герой Советского Союза, не мог быть спокойным за судьбы сотен вверенных ему людей. Что ж, Рыбалко сделал многое, чтобы помочь Рудкину. Не остался в стороне и я. Привлек политотдельцев, мобилизовал корпусных политработников, поставил перед ними задачу помочь командирам добиться коренного перелома в боевой подготовке личного состава корпуса. Оставалось только ждать, достаточными ли окажутся принятые нами меры. О замене командира корпуса тогда и думать не хотелось. Почти весь день мы провели в штабе корпуса. Рыбалко дал комкору, его заместителю по политчасти и начальнику штаба много ценных советов, предупредил, что в ближайшее время прикажет провести учебный бой, по всей вероятности, по теме «Бой в -глубине обороны противника»; и учение покажет, насколько командование корпуса учло ошибки в организации боевой подготовки. Обстановка на фронте в середине июня, несмотря на относительное затишье, свидетельствовала, что и наши войска, и противник усиленно готовятся к серьезнейшим сражениям. А это означало: 3-ю гвардейскую танковую армию в очень недалеком будущем отзовут из резерва и введут в бой.
...В течение всего периода боевой подготовки ни одна сторона жизни, боевой и политической учебы войск не ускользала из поля зрения командарма. Однажды, когда он вернулся из мотострелкового батальона, в штабе армии его дожидались полковники М. В. Онучин и А. П. Еременко.
— Сидите здесь, покуриваете, а я за вас должен отдуваться! — сказал Павел Семенович с напускной строгостью. Уловив в глазах командующего веселые искорки, Еременко решился спросить:
— Что же у мотострелков произошло?
Посмеиваясь, Рыбалко начал рассказывать:
— Подъезжаю к траншее и вижу: бойцы очищают лопаты. Значит, решили, что свое дело уже сделали. А я еще издали определил — глубина недостаточна. Вышел из машины, выслушал рапорт комроты и спрыгнул в траншею. Гляжу — бруствер мне по горло. Что ж, говорю, если пригнуться — может, пуля меня и не заденет. Оглянулся — стоит солдат с тебя ростом,— кивнул он на Еременко.— Станька рядом, сказал ему...
— Небось, вылез по грудь? — засмеялся Еременко.
— Вот ты смеешься,— упрекнул Рыбалко,— а командиру роты было не до смеха. Я ему объяснил, скольких он недосчитается в бою, если его люди поленятся отрыть еще с полметра.
Павел Семенович поручил Онучину организовать беседы с командирами и политработниками подразделений, объяснить им, какое значение для сохранения жизни солдат в бою имеют правильно отрытые окопы, траншеи, хода сообщения.
— Казалось бы, даже младшие командиры обязаны это понимать, а вот видите, не понял комроты,— сказал Рыбалко и, посмотрев на Еременко, уже озорно добавил:
— Жаль все-таки, что тебя со мной не было. Заставил бы измерить всю траншею. Тогда бы ты не смеялся...
К слову сказать, Павел Семенович обладал развитым чувством юмора, любил шутки. Когда обстоятельства располагали, охотно шутил сам и ценил эту способность в других. Рыбалко говорил, что искусство управления войсками включает множество самых разных компонентов; все они, как части целого, имеют равное значение в достижении успеха. И лишь тот полководец вправе сказать, что в совершенстве овладел этим искусством, кто, оценив силы противника и свои, не только принимает единственно верное решение, но и точно знает возможности материального обеспечения боевых действий вверенных ему войск. Работу командарма Рыбалко строил именно на таком, раз и навсегда установленном для себя принципе. Постоянную заботу о повышении боеготовности войск он сочетал с самым внимательным отношением к тому, как обеспечиваются они всем необходимым для успешного выполнения боевых задач. Для него одинаково важны были: поступление в войска танков и медицинского оборудования для госпиталей и медсанбатов; завоз боеприпасов и хлеба; строительство или ремонт путей подвоза и пополнение ремонтных подразделений запчастями. Проверяя наличие боезапаса, он не упускал из виду его пополнение в процессе боя; настойчиво требовал скрупулезного подсчета расхода боеприпасов в первый день сражения, во второй, в десятый...
Как-то, в канун Курской битвы, я вернулся из частей и встретил выходящего от Рыбалко заместителя по тылу генерала И. К. Николаева (после вывода армии из войск Юго-Западного фронта он вернулся к нам, а Тихон Тихонович Кобзарь остался в 57-й). Вид у Николаева был какой-то растерянный: он прошел мимо, не заметив меня.
— Что случилось, Иван Карпович? — остановил я его.
— Ах, это вы! Вот хорошо, что уже вернулись! — обрадовался Николаев.— Можно, я к вам зайду, надо посоветоваться.
Иван Карпович рассказал, как только что докладывал командующему данные о наличии всех видов запасов, но тот доклада не принял, приказал пересмотреть, дал какой-то листок и велел его внимательно изучить.
— Вот он, этот листок, давайте вместе почитаем,— попросил Николаев.
— Не понимаю,— прочитав, сказал Николаев.— Ведь сводка составлена именно на таком, точном расчете...
Я же ни на минуту не усомнился в правоте Рыбалко. Он высказывал мнение, только хорошо все обдумав и взвесив. Значит, приведенные Николаевым данные либо неточны, либо не соответствуют масштабу задач, которые нам придется решать в ближайшее время. Пребывание в резерве Ставки подходило к концу.
Много лет спустя, читая избранные произведения М. В. Фрунзе, я натолкнулся на знакомые строки. Не знаю, где и при каких обстоятельствах,— возможно, в академии,— Павел Семенович встретил это высказывание, и, сочтя, по-видимому, важным и полезным, записал и сохранил. В его личных вещах вместе с книгами, к которым он в свободное время обращался, хранилось немало подобных выписок и заметок. И когда он их цитировал — на память или извлекая из чемодана или ящика стола, в зависимости от обстановки,— это всегда было и к месту и ко времени.
...Генерал Федоренко встретил нас и, ни о чем не расспрашивая, сразу повез в Ставку. Вскоре мы были в Кремле. Сталин принял без промедления. Состоявшаяся беседа отчетливо запечатлелась в моей памяти. Обращаясь к Рыбалко, Сталин сказал:
— Вы просите Верховное Главнокомандование восстановить танковую армию. Вы правы. Расформировывать ее нельзя. Товарищ Рыбалко, доложите, в каком состоянии танковые войска и приданные на усиление стрелковые дивизии. Похаживая по кабинету, Сталин внимательно слушал.
— ...Несмотря на потери в танках и людях, Военному совету удалось сохранить боеготовность 3-й танковой армии за счет некоторых танковых бригад и приданных частей. Танковые корпуса личным составом укомплектованы, недостает лишь сержантов и взводных командиров...
Тут Сталин остановился и удивленно спросил:
— Укомплектованы? Но ведь армия понесла потерн при наступлении и при выходе из боя. Откуда же у вас
люди?
— Выручили из плена, а некоторые пришли к нам с освобожденной территории,— ответил Рыбалко.
Сталин молча прошелся по кабинету, видимо, обдумывая этот ответ. Потом обратился к Федоренко:
— Третью танковую надо восстановить. Только вместо стрелковых дивизий организационно ввести в ее состав механизированный корпус...
— Товарищ Сталин,— обратился к нему в свою очередь Федоренко.— Нужно вернуть армии ранее входившие в ее состав 12-й и 15-й танковые корпуса и автотранспорт, принадлежавший ей по штату, а также включить 2-й механизированный корпус генерала Корчагина и 91-ю отдельную танковую бригаду из резерва Ставки.
Сталин немного подумал и ответил:
— Согласен.— И тут же спросил: — Когда мы можем укомплектовать армию Рыбалко танками и взводными командирами?
— Имеющиеся у нас танки занаряжены в отдельные танковые корпуса...
Сталин жестом остановил Якова Николаевича и распорядился:
— В первую очередь отправьте эти машины в армию Рыбалко.
Федоренко попросил также разрешить одному из танковых училищ досрочный выпуск курсантов с присвоением звания «лейтенант», после чего направить их в 3-ю танковую.
— Согласен, выполняйте,— ответил Сталин.
Затем подошел к столу, набил трубку табаком и сказал:
— Танкисты и механизированные стрелковые бригады 3-й танковой армии проявили в боях доблесть и мужество. Они вполне заслужили, чтобы армию преобразовать в гвардейскую.
Мы с Павлом Семеновичем переглянулись, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость. Рыбалко поблагодарил за высокую оценку заслуг 3-й танковой, а Федоренко попросил оставить за армией ее номер. Сталин согласился.
— Сколько понадобится времени, чтобы сколотить штаб и обучить личный состав? — обернулся он к Рыбалко.
— Не менее месяца, товарищ Сталин.
— Мало,— подумав, возразил Сталин.— Ведь надо готовиться к серьезным боям. Гитлеровское командование предполагает этим летом срезать Курский выступ и уничтожить наши дивизии на Курской дуге. Для этого противник сосредоточивает крупную группировку, в том числе и танковые дивизии. Следовательно, наши танковые войска будут здесь основной ударной силой...
Мы заверили Сталина, что свою задачу выполним. Он пожал нам руки и, пожелав успеха, отпустил.
Уходили мы из Кремля в отличном настроении. Рыбалко шутил, смеялся, по всему было видно, что он чувствует прилив сил, а громадная ответственность, только что возложенная на него, ему явно по плечу.
У ворот нас ожидала машина Федоренко, и мы вместе с ним отправились в Главное автобронетанковое управление. Приехав, Павел Семенович попросил меня:
— Ты сходи пока в кадры, выясни, на какие контингента мы сейчас можем рассчитывать. А я ненадолго отлучусь по личным делам. Потом вместе походим по отделам...

Я знал, по каким «личным делам» он отлучится. Невеселые это были дела. И занимался он ими всякий раз, оказавшись в Москве. Еще летом прошлого года жена Рыбалко Надежда Давыдовна получила извещение: «Ваш сын пропал без вести». Случилось это в майские дни сорок второго, когда части Красной Армии, действующие на харьковском направлении, вынуждены были отступать под натиском гитлеровских полчищ. Вилен Рыбалко только что окончил танковое училище, получил звание лейтенанта и впервые участвовал в бою в качестве командира танка... Никогда не забуду выражения лица Павла Семеновича, когда он прочел письмо жены. Весь как-то сразу осунулся, почернел. Плотно сжал губы и долго-долго не мог вымолвить ни слова. Сидел ссутулившись, уставясь в одну точку невидящим взглядом, и машинально то подносил к глазам листок со зловещим сообщением, то снова опускал его на стол. Лишь через какое-то время сумел произнести:
— Не верю... Не могу поверить!. Буду искать!
И искал. Продолжал искать даже тогда, когда уже не оставалось никаких надежд. Куда он только ни обращался, кого только ни просил помочь, но все было тщетно. Сын исчез бесследно. К этим поискам, втайне от Павла Семеновича, подключился и я. Связался со многими причастными к воинскому учету организациями, обращался к своим друзьям и знакомым, и хоть очень нескоро, но все же удалось узнать, к сожалению, достаточно точно, что Вилен Рыбалко сгорел в танке в том первом и последнем для него бою. Сказать об этом убитому горем отцу я так никогда и не решился. Думаю, Павел Семенович и сам все давно понял, но незаживающая в сердце рана толкала его на все новые и новые поиски. Ничего нового он и в тот день не узнал. Через несколько минут отыскал меня в одном из отделов управления, и мы уже вместе решали все дальнейшие вопросы. И никто из тех, к кому обращался Павел Семенович, не смог бы догадаться, что генерал только что вновь пережил горечь утраты сына. Генерал Рыбалко умел владеть собой.

П.С. Рыбалко с сыном Виленом
14 мая 1943 года, через два дня после возвращения в войска, мы получили директиву Ставки о преобразовании 3-й танковой армии в гвардейскую. Танковые корпуса и другие части армии выводились из состава Юго-Западного фронта в резерв Ставки на доукомплектование. Передислоцировались в уже знакомые места — в Кобылинские леса, что западнее районного городка Плавска. Сразу же лесную тишину нарушили стук топоров, визг пил и глухое шарканье рубанков — бойцы строили землянки, ставили палатки, сооружали парки для размещения техники, оборудовали полигоны и стрельбища. Личный состав трудился с охотой, обживая свой новый «дом», но как ни старался сделать его удобным и уютным, никому из солдат и офицеров задерживаться в нем не хотелось. Командиров, а особенно политработников, постоянно донимали вопросами, долго ли тут придется прохлаждаться, скоро ли снова в бой. «Старичкам» не терпелось расквитаться с врагом за Харьков, «новичкам» — за те злодеяния, которые фашисты совершили на советской земле. Правда, «прохлаждаться» не приходилось. Едва прибыв на место, подразделения включались в занятия по боевой и политической подготовке.
...Когда мы были в штабе бронетанковых и механизированных войск и выясняли, какими кадрами, боевой техникой и материальными средствами будут обеспечены наши соединения, Рыбалко встретил там командира 91-й отдельной танковой бригады полковника И. И. Якубовского. Я не прислушивался к их разговору—был занят решением какого-то вопроса, поэтому позднее спросил Павла Семеновича, что представляет собой бригада, которая должна войти в состав армии.
— Судя по тому, что доложил комбриг Якубовский, его бригада имеет довольно солидный боевой опыт,— ответил Павел Семенович.— Воевала в составе общевойсковых армий Юго-Западного фронта, потом на Сталинградском направлении в 4-й танковой. А вскоре прибывает к нам. Тогда познакомимся с ней поближе. Буквально через день-два после прибытия 91-й бригады в расположение наших войск Рыбалко выполнил свое намерение. В этой поездке нас сопровождало несколько штабных офицеров, среди них — прибывший накануне новый начальник оперативного отдела штаба армии полковник А. П. Еременко. Его перевели в 3-ю танковую с Ленинградского фронта, из 8-й общевойсковой армии. Я знал Александра Павловича еще по Ленинградскому военному округу. Человек весьма представительный — ростом и телосложением, как говорится, бог не обидел — Еременко легко сходился с людьми, и его у нас сразу полюбили. Товарищи незлобиво подшучивали над его двухметровым ростом, не так уж часто встречающимся среди танкистов. Добродушный, как большинство здоровяков, Александр Павлович не только не обижался на шутки, но и остроумно их парировал. В ту поездку Еременко впервые сопровождал командующего. Впоследствии в боевой обстановке Рыбалко постоянно брал его с собой. Павел Семенович не раз имел возможность убедиться, что этот смелый и хладнокровный офицер ни при каких обстоятельствах не струсит и не подведет в минуту опасности. Мы прибыли в бригаду около полуночи, и командующий приказал поднять ее по тревоге, совершить ночной марш, а затем выполнить боевую задачу. В течение ночи сопровождавшие командарма офицеры побывали во всех частях и проверили состояние боеготовности. Собранные ими сведения поступили к полковнику Еременко, который очень дельно, сжато и исчерпывающе доложил их командующему.
— Знающий офицер, вполне соответствует должности,— сказал мне тогда Рыбалко,— будет хорошим помощником.
К утру, выполнив задачу, бригада вернулась в свое расположение. Утром был проведен строевой смотр. Золотом майского солнца сияли медали «За оборону Сталинграда» на груди многих воинов. Обойдя строй, мы убедились, что ветеранов в бригаде не меньше, чем прибывших на пополнение новичков. И это позволяет, как отметил командующий, обращаясь к воинам, предъявить личному составу бригады более высокие требования. После окончания смотра нас окружил командный состав бригады. Вероятно, ожидали похвал, а Рыбалко высказал замечания. Лица командиров вытянулись: слишком уж неопровержимы были со всей строгостью перечисленные командующим просчеты и промахи. На конкретных примерах, называя номера частей и подразделений, говоря о том, как командиры действовали и как им действовать надлежало, командующий произвел не только критический разбор учения, но и вместе с тем поделился с офицерами собственным богатым опытом.
В заключение Павел Семенович сказал:
— Если вы меня правильно поняли, то свои недостатки исправите быстро, боевого опыта на это хватит.
Бригада Ивана Игнатьевича Якубовского быстро ликвидировала указанные командармом недостатки и вскоре не уступала другим соединениям. Через год мы выдвинули Якубовского на должность заместителя командира танкового корпуса.
После войны дважды Герой Советского Союза И. И. Якубовский прошел славный путь в наших Вооруженных Силах. Стал Маршалом Советского Союза, занимал высокий пост первого заместителя министра обороны СССР, командовал Объединенными Вооруженными Силами стран—участниц Варшавского Договора...
В последней декаде мая к нам прибыл генерал-полковник танковых войск Я. Н. Федоренко с группой офицеров для проверки укомплектованности танковых и мотострелковых бригад офицерским составом, материальной частью, танками, артиллерией, автотранспортом и личным оружием. Проверке подлежала также боевая и политическая учеба личного состава. Проверяя 12-й танковый корпус, который представляли комкор генерал М. И. Зинькович и заместитель по политчасти полковник П. С. Жуков, генерал Федоренко произвел личный опрос солдат и офицеров. Подойдя к мотоциклетной роте, он обнаружил прикрепленные к коляскам барабаны. Генерал в удивлении остановился и спросил у правофлангового солдата:
— Для чего это?
— Для паники, товарищ генерал-полковник! — бодро отрапортовал солдат.
— Кто это придумал?
— Мы все, а руководил наш политрук Кулемин, Федоренко поискал глазами по рядам, и тут же перед ним вытянулся и представился политрук Кулемин.
— Давно в армии? — спросил его генерал.
— Недавно, товарищ генерал-полковник! Призван из запаса.
Федоренко кивнул и выразительно посмотрел на побагровевших от смущения Зиньковича и Жукова. Опытный военачальник, он понял, что они ничего не знали об этих «барабанах для паники».
Закончив осмотр, генерал Федоренко собрал руководящий состав корпуса и приказал:
— Немедленно освободить мотоциклы от барабанов!— Посмотрел на комкора и предупредил: — Людей за проявленную инициативу не наказывать!
Рыбалко в это время был в 15-м танковом корпусе. Когда ему рассказали об этом эпизоде, он долго смеялся. Потом, посерьезнев, попросил проследить, чтобы командование корпуса тактично исправило ошибку.
— Это их вина,— подчеркнул Павел Семенович.— Мотоциклисты — молодцы, они думают над тем, как лучше использовать свои машины в бою. А старшие и опытные командиры должны были направить инициативу бойцов в более полезное русло.

... В конце мая к нам вернулся начальник связи армии полковник Петр Петрович Борисов. Он служил в 3-й танковой с 1942-го, но по просьбе П. Л. Романенко был переведен в 5-ю танковую и некоторое время работал там. Борисов — отличный специалист своего дела и очень хороший педагог. Обучая подчиненных, он добивался, Чтобы каждый твердо усвоил главное: всегда и везде, при любых обстоятельствах войска должны быть обеспечены бесперебойной связью. Не теряя времени, Петр Петрович организовал боевую учебу в войсках связи по довольно обширной тематике. В нее входили: радиосвязь, прокладка кабеля, постройка шестовой линии, работа на ключе и аппарате Бодо и многое другое. Это помогло ему вырастить в нашей армии кадры связистов широкого профиля. Свою требовательность к подчиненным Петр Петрович выражал не в жесткой форме приказа, а как бы подчеркивая, что верит в их сознательность и добросовестность. И надо отдать ему справедливость: во всех боевых операциях, в которых участвовала наша армия, даже в самой сложной обстановке, у нас была бесперебойная связь с войсками. Связисты изо всех сил старались оправдать доверие своего начальника. Их мастерство день ото дня росло, а то мужество и самоотверженность, которые они проявляли в боевой обстановке, заслуживали самой высокой оценки. Полковник Борисов пользовался большим уважением и авторитетом не только в армейских войсках связи, но и среди личного состава танковых и механизированных корпусов. Рыбалко любил Петра Петровича за его веселый, общительный характер, ценил за большую ответственность, с которой тот относился к обязанностям, и всегда с похвалой отзывался и о нем, и о связистах.
Как-то в начале июня Павел Семенович вернулся из 15-го танкового корпуса, где провел три дня, и пришел ко мне поделиться впечатлениями. Был поздний вечер, но зной еще не спал, в душном воздухе ощущалось приближение грозы. Мы обливались потом, то и дело вытирая лицо и шею влажными платками.
— Хорошо бы окатиться холодной водичкой,— мечтательно произнес Павел Семенович.
— За чем же дело стало? Сейчас распоряжусь,— поднялся было я, но Рыбалко остановил.
— Успеем. Давай прежде обсудим, все ли учли, назначая Рудкина комкором.
Предчувствуя серьезный разговор, я приготовился внимательно слушать.
— Помнишь, какой это был комбриг? — начал Павел Семенович.— Бригада всегда сражалась успешно на самых тяжелых участках... А как оборонял Тарановку? По нескольку раз в день водил войска в контратаки и отошел только после приказа. Тогда Рудкин был на высоте...
— А теперь?
— Не по плечу ему корпус...— Павел Семенович удрученно покачал головой.— И что удивительно: окончил Бронетанковую академию, грамотный боевой командир, а тут — не тянет...— он помолчал, потом спросил:—Но, может, я слишком придирчив?
— Рудкин недавно стал командиром корпуса,— напомнил я.— Ему бы надо помочь. Вот ты провел у него три дня, в чем была твоя помощь?
Павел Семенович коротко бросил: «Помогал, чем мог»,— и предложил:
— Давай завтра поедем к Рудкину. Посмотришь сам, в чем я не прав.
Выехали рано. Роса на траве еще не просохла, но безоблачное небо вновь сулило жару. Лесная дорога круто вела на косогор, и вскоре мы увидели копошившихся в глубоком овраге людей. Еременко, сидевший в машине командующего, присмотрелся и уверенно произнес:
— Бронебойщики занимаются. Рыбалко приказал повернуть к оврагу.
Пока кортеж машин размещался по краю оврага, оттуда, из глубины, поспешно взобрался по крутому склону немолодой, кряжистый капитан и, стряхнув с гимнастерки приставшие крючковатые плоды репейников, доложил:
— Подразделение истребителей танков отрабатывает задачу...
Командующий, не дослушав, распорядился:
— Продолжайте занятия!
Капитан, откозыряв, скользя и цепляясь за ветки кустарника, вернулся к бойцам. В овраге, на большом расстоянии друг от друга, стояли вышедшие из строя танки, и бронебойщики добивались меткости попаданий в их наиболее уязвимые места. Каждая неудача сопровождалась неодобрительным гулом голосов, после меткого выстрела слышался только голос командира, кратко объявлявшего положительную оценку. В стороне пыхтел тягач, не спеша перетаскивавший подбитый танк, по которому кто-то из бронебойщиков вел «огонь».
— Учатся стрелять по движущейся цели,— заметил Еременко.
— Все-то ты знаешь,— с неудовольствием отозвался Рыбалко.— А знаешь ли ты, что в бою вражеские танки будут двигаться в несколько раз быстрее и не обязательно в том же направлении? Так что этот, с позволения сказать, «меткий стрелок» вряд ли причинит им вред.
Мы приехали на танкодром, где рядом с ветеранами минувших сражений овладевали знаниями и навыками молодые, необстрелянные танкисты. Их легко было узнать по новому обмундированию и тщательно подогнанному снаряжению. На одном из танков, перевалившем через подъемы и спуски учебного поля, начала вращаться башня. Очевидно, командир машины приказал наводчику направить ствол орудия на цель. Но наводчик был явно неопытный. Танк бросало из стороны в сторону, а вместе с ним и длинноствольное орудие.
— Не владеет системой наводки этот танкист,— с досадой отметил Рыбалко,— не попасть ему в цель, никак не попасть... Учить и учить еще Рудкину своих танкистов, а времени-то в обрез!
Чувствовалось, что и другие экипажи еще не добились надлежащей слаженности, действия их были неуверенными.
К нам подошел заместитель командира корпуса по политчасти, и командующий приказал:
— Организуйте в перерыве беседы старых танкистов с новичками. Пусть поделятся опытом, помогут молодежи преодолеть скованность, подскажут, как лучше и скорее приобрести необходимые навыки. Но сделайте так, чтобы механики-водители беседовали с механиками-водителями, наводчики —с наводчиками... Понятно?
Совсем иное впечатление осталось у нас от учений саперов. Под руководством начинжа М. В. Онучина они наводили переправу на небольшой речушке, оборудовали броды. Рыбалко ненадолго остановил машину, посмотрел, поспешавшему к нам с докладом Онучину сказал: «Продолжайте, Михаил Васильевич, желаю успеха!» — и мы поехали дальше. Миновали стрельбище, где еще издалека увидели заместителя командующего армией генерал-майора К. Ф. Сулейкова с группой офицеров, потом проехали мимо полигона, на который въезжал в этот момент на артиллерийском тягаче генерал К. А. Мишнин с кем-то из корпусных офицеров-артиллеристов, и наконец свернули на дорогу к штабу корпуса.
— Вчера ты спрашивал, чем я помог Рудкину, помнишь? — обернулся Павел Семенович.
Я кивнул.
— Так вот, почти всех начальников служб я отправил в его корпус. И не отзову, пока не обеспечат нормальный ход боевой учебы. Сам провел с Рудкиным три дня неотступно — подсказывал, объяснял, поправлял... Ясно? — заключил он и отвернулся.
Да, видно не на шутку был обеспокоен Рыбалко положением дел в корпусе Рудкина. Думаю, и сам Филипп Никитич Рудкин, член партии с 1914 года, в то время уже прославленный командир-танкист, Герой Советского Союза, не мог быть спокойным за судьбы сотен вверенных ему людей. Что ж, Рыбалко сделал многое, чтобы помочь Рудкину. Не остался в стороне и я. Привлек политотдельцев, мобилизовал корпусных политработников, поставил перед ними задачу помочь командирам добиться коренного перелома в боевой подготовке личного состава корпуса. Оставалось только ждать, достаточными ли окажутся принятые нами меры. О замене командира корпуса тогда и думать не хотелось. Почти весь день мы провели в штабе корпуса. Рыбалко дал комкору, его заместителю по политчасти и начальнику штаба много ценных советов, предупредил, что в ближайшее время прикажет провести учебный бой, по всей вероятности, по теме «Бой в -глубине обороны противника»; и учение покажет, насколько командование корпуса учло ошибки в организации боевой подготовки. Обстановка на фронте в середине июня, несмотря на относительное затишье, свидетельствовала, что и наши войска, и противник усиленно готовятся к серьезнейшим сражениям. А это означало: 3-ю гвардейскую танковую армию в очень недалеком будущем отзовут из резерва и введут в бой.
...В течение всего периода боевой подготовки ни одна сторона жизни, боевой и политической учебы войск не ускользала из поля зрения командарма. Однажды, когда он вернулся из мотострелкового батальона, в штабе армии его дожидались полковники М. В. Онучин и А. П. Еременко.
— Сидите здесь, покуриваете, а я за вас должен отдуваться! — сказал Павел Семенович с напускной строгостью. Уловив в глазах командующего веселые искорки, Еременко решился спросить:
— Что же у мотострелков произошло?
Посмеиваясь, Рыбалко начал рассказывать:
— Подъезжаю к траншее и вижу: бойцы очищают лопаты. Значит, решили, что свое дело уже сделали. А я еще издали определил — глубина недостаточна. Вышел из машины, выслушал рапорт комроты и спрыгнул в траншею. Гляжу — бруствер мне по горло. Что ж, говорю, если пригнуться — может, пуля меня и не заденет. Оглянулся — стоит солдат с тебя ростом,— кивнул он на Еременко.— Станька рядом, сказал ему...
— Небось, вылез по грудь? — засмеялся Еременко.
— Вот ты смеешься,— упрекнул Рыбалко,— а командиру роты было не до смеха. Я ему объяснил, скольких он недосчитается в бою, если его люди поленятся отрыть еще с полметра.
Павел Семенович поручил Онучину организовать беседы с командирами и политработниками подразделений, объяснить им, какое значение для сохранения жизни солдат в бою имеют правильно отрытые окопы, траншеи, хода сообщения.
— Казалось бы, даже младшие командиры обязаны это понимать, а вот видите, не понял комроты,— сказал Рыбалко и, посмотрев на Еременко, уже озорно добавил:
— Жаль все-таки, что тебя со мной не было. Заставил бы измерить всю траншею. Тогда бы ты не смеялся...
К слову сказать, Павел Семенович обладал развитым чувством юмора, любил шутки. Когда обстоятельства располагали, охотно шутил сам и ценил эту способность в других. Рыбалко говорил, что искусство управления войсками включает множество самых разных компонентов; все они, как части целого, имеют равное значение в достижении успеха. И лишь тот полководец вправе сказать, что в совершенстве овладел этим искусством, кто, оценив силы противника и свои, не только принимает единственно верное решение, но и точно знает возможности материального обеспечения боевых действий вверенных ему войск. Работу командарма Рыбалко строил именно на таком, раз и навсегда установленном для себя принципе. Постоянную заботу о повышении боеготовности войск он сочетал с самым внимательным отношением к тому, как обеспечиваются они всем необходимым для успешного выполнения боевых задач. Для него одинаково важны были: поступление в войска танков и медицинского оборудования для госпиталей и медсанбатов; завоз боеприпасов и хлеба; строительство или ремонт путей подвоза и пополнение ремонтных подразделений запчастями. Проверяя наличие боезапаса, он не упускал из виду его пополнение в процессе боя; настойчиво требовал скрупулезного подсчета расхода боеприпасов в первый день сражения, во второй, в десятый...
Как-то, в канун Курской битвы, я вернулся из частей и встретил выходящего от Рыбалко заместителя по тылу генерала И. К. Николаева (после вывода армии из войск Юго-Западного фронта он вернулся к нам, а Тихон Тихонович Кобзарь остался в 57-й). Вид у Николаева был какой-то растерянный: он прошел мимо, не заметив меня.
— Что случилось, Иван Карпович? — остановил я его.
— Ах, это вы! Вот хорошо, что уже вернулись! — обрадовался Николаев.— Можно, я к вам зайду, надо посоветоваться.
Иван Карпович рассказал, как только что докладывал командующему данные о наличии всех видов запасов, но тот доклада не принял, приказал пересмотреть, дал какой-то листок и велел его внимательно изучить.
— Вот он, этот листок, давайте вместе почитаем,— попросил Николаев.
— Не понимаю,— прочитав, сказал Николаев.— Ведь сводка составлена именно на таком, точном расчете...
Я же ни на минуту не усомнился в правоте Рыбалко. Он высказывал мнение, только хорошо все обдумав и взвесив. Значит, приведенные Николаевым данные либо неточны, либо не соответствуют масштабу задач, которые нам придется решать в ближайшее время. Пребывание в резерве Ставки подходило к концу.
Много лет спустя, читая избранные произведения М. В. Фрунзе, я натолкнулся на знакомые строки. Не знаю, где и при каких обстоятельствах,— возможно, в академии,— Павел Семенович встретил это высказывание, и, сочтя, по-видимому, важным и полезным, записал и сохранил. В его личных вещах вместе с книгами, к которым он в свободное время обращался, хранилось немало подобных выписок и заметок. И когда он их цитировал — на память или извлекая из чемодана или ящика стола, в зависимости от обстановки,— это всегда было и к месту и ко времени.